Горное небо - для вас!

Утром первого января Сергей сказал:

‑ Пойдёмте со мной. Вы пожалеете, но вам понравится.

(Это, конечно, враньё и художественный вымысел. Ничего такого он не говорил. Просто мне кажется, что пора бы ему уже было выдать что-то из этой серии. Упорство, с которым он каждый день вёл нас в бой, заслуживало в качестве прелюдии хотя бы краткой речи царя Леонида перед спартанцами.)

На самом деле, методично уничтожая кашу, Серёга просто расписывал наши планы на день.

‑ Вечером выйдем через плато с другой стороны хребта, на перекус встанем на Красных скалах, там ещё протянем немного вниз и заночуем на Буковой казарме. Ну а прямо сейчас поднимемся на Эклизи-бурун ‑ благо как раз под ней стоим.

Я подняла глаза от собственной миски и оценила масштаб проблемы. «Проблема» была в высоту около полутора тысяч метров над уровнем моря, а единственная обозримая тропа к вершине шла через неприветливого вида кулуар. Поверхность склона (угол которого кое-где достигал пятидесяти градусов) любезно предоставляла выбор ровно из двух опций: наст и лёд.

‑ И если вы думаете, что подъём крутой, ‑ будто прочитав мои мысли, добавил Серёжа, ‑ то вы просто ещё не видели спуск.

‑ Ква, ‑ тихонечко сказала я и интенсивнее вгрызлась в кашу. При всей моей подсердечной (и, я подозреваю, взаимной) нелюбви к овсянке я чувствовала, что сейчас не время разбрасываться калориями.

***

Подъём на Эклизи чем-то напомнил мне восхождение с лыжами на Апатитовую гору, которое мы совершали в Хибинах около года назад. С той только разницей, что в этот раз рюкзак за спиной был ощутимо тяжелее, а носками лёгких турбот, в отличие от горнолыжных ботинок, не получалось выбивать ступени на ледяном склоне.

Дежавю. Я снова бесконечно поднимаюсь в гору, вымокая и мгновенно замерзая под порывами ветра, дыхание давно в авральном режиме, тело просит только одного ‑ упасть и не шевелиться, и, пытаясь удержаться на скользком склоне на одном ребре ботинка, я мучительно пытаюсь понять, почему, собственно, я вообще тут?!

А потом дохожу ‑ три последних шага ‑ до самой высокой точки Эклизи, скидываю рюкзак, поднимаю голову и вспоминаю.

Вот почему.

Над нами пронзительно голубое небо, лёгкие белые облачка скопились в долине ‑ ниже наших ног. Сверкает на слепящем солнце лёд, переливаются снежные наросты на деревянном кресте, а простор и видимость ‑ на сотню километров кругом, а под ногами ‑ весь Крым.

Как будто кто-то молча повернул ручку радиоприёмника, глуша надоевший зуд эфира – так из головы напрочь выметает все мысли, когда стоишь на вершине. Смотришь – на горы и долины внизу, на солнце, на небо невозможного цвета – ловишь какие-то звуки вокруг – ветер, смех, разговоры – а внутри тебя абсолютная, торжественная, солнечная тишина.

И один только этот момент может объяснить, заменить и оправдать абсолютно всё остальное.

***

Спуск не подвёл. Скользить по насту, то проваливаясь по щиколотку, то зарубаясь в снег палками, было нескучно. Внимание постоянно рассеянно – малая часть сознания контролирует движения и бдительно следит за тем, чтобы количество падений было равно количеству подъемов. А остальная, открыв рот и замерев, оглядывает всё вокруг.

А посмотреть было на что: вокруг простиралась зимняя Нарния. Ледяные деревья, нестерпимое сверкание солнца на льду, контраст тёмно-зелёного и белоснежного – как тут найдешь время глядеть под ноги? Разве что под ногами можно высматривать следы животных: вот кабаны, вот лисицы, вот косули, вот зайцы. А вот машина проехала, и мы идем по колее ‑ шаг за шагом, километр за километром…

В этот раз с Чатырдага мы спускались совсем вниз – к Бузиновой казарме. Проводили закат на Красных скалах и дошли до стоянки уже в темноте, под светом луны. Тогда впервые со мной случилось странное: упав у костра, я почувствовала, что это была одноразовая акция. В смысле – больше я не встану. Пересесть или подвинуться? Только без участия нижней половины тела. До палатки? Придётся ползти. Учитывая, что впереди был еще двухдневный переход, это могло бы меня напрячь, если бы не появившаяся в этот момент в поле зрения банка с варёной сгущёнкой.

Вы знаете, что такое варёная сгущёнка? О, вы не знаете, что такое варёная сгущёнка! Сладкая и тягучая, в чём-то она даже лучше сгущёнки обыкновенной. Валюты надёжнее, чем варёная сгущёнка, после ходового дня не существует. А чая вкуснее, чем чай с варёнкой вприкуску, не существует вообще и в принципе, это я даже в адекватном, цивилизованном состоянии готова подтвердить.

После всех потрясающих видов и впечатлений того дня – да и прошедших – в голове у меня могли бы роиться многие размышления, философские и не очень. Сидя у костра, можно было бы думать о бытии: о тщете всего сущего, как Ондатр, или, наоборот, о нужности ‑ как Волшебник. Но крайняя усталость выключает мозги, оставляя, как правило, только самые важные мысли. И видимо, наиболее важной мыслью на тот момент для меня было:

«Варёная сгущёнка – это добро.  А консервированный горошек – зло, зло, зло!».

Из всех походов, пеших, горных и водных, я не помню ничего тяжелее крайнего дня в зимнем Крыму.

Как будто тело, почуяв слабину, решило взять отпуск на сутки раньше, став из союзника врагом – на самых последних шагах. Я шла и вспоминала каноничную андерсеновскую «Русалочку», которая ходила по ножам. Мозг отказывался охватывать весь предстоящий путь целиком, и я заключала с телом бесконечные договоры: дойдем только до того поворота… на эту горку… за ту скалу…

Снег переходил в дождь, подъемы в спуски, лужи в раскатанные ледовые колеи. Я, шедшая всегда в голове группы, теперь старалась просто не отстать. Концентрировалась на каждом следующем шаге, чтобы не оступиться, не соскользнуть, не сбиться с темпа.

На одном из затяжных подъемов меня обогнал Лёша, разговаривая, кажется, с Чижиком:

‑ Горы всегда чему-то учат. Здесь, в Крыму, я понял две вещи. Во-первых, в любой ситуации ‑ лучше идти. Что бы ни случилось, как бы ни было тяжело – если остановишься, легче тебе не станет. Остановка в лучшем случае означает продление трудностей, а в худшем – смерть. Значит, по умолчанию – надо не сдаваться. Надо идти.

‑ А еще – вспоминается одна песня, не помню, как именно там пелось… «Какая будет погода? Какая-то точно будет». Как предскажешь погоду? Как предскажешь дорогу?.. Да никак – и жизнь не предскажешь точно так же… Какая будет погода? Да какая угодно. Ливень, или ветер штормовой, а может, и мороз… Но без погоды нас не оставят. Надо только учиться принимать жизнь. Принимать ее, как она есть ‑ здесь и сейчас…

«Принимать жизнь, какая она есть – здесь и сейчас. И идти. Идти. Идти». Некоторые жизненно важные идеи просты настолько, что почти всегда пролетают мимо ушей, а впитываются почему-то только с потом и кровью. Мысль о том, что настоящий момент – это лучшее, что у тебя есть, не ослабляет ни холод, ни тяжесть, ни боль, но каким-то удивительным образом выводит их совсем на другой уровень. Ты устал, ты разбит – и ты живой. Шаг за шагом – ты живой, метр за метром – ты дышишь, час за часом – все еще на ногах. Какая будет погода? Лучше – идти…

К тому моменту, когда мы вошли в Научный, я двигалась уже на автопилоте – помню, как смотрела на здание гостиницы в ста метрах перед собой и отчетливо понимала, что туда уже не дойду. Мозг отключился и полностью сдал управление телу – все равно оно знает лучше; более-менее приходить в сознание я начала уже в здании, стоя под горячим душем – видимо, от удивления.

И окончательно проснулась вечером, у Серёжи дома – при электрическом свете (а не свечах, как в прошлый раз), перед тарелкой с гречкой и котлеткой и с осознанием того, что я жива.

Прошла. Прожила. Пережила. Самые трудные походы – всегда и самые лучшие.

Вообще, у них – у походов ‑ есть забавное свойство. Откровенно плохие и неудачные моменты забываются, стираются насовсем – им негде зацепиться. Трудности – остаются в памяти, но не как страдания, а как яркие переживания, о которых снова и снова с удовольствием рассказываешь.

А самые счастливые, самые красочные, самые знаковые моменты – без преувеличения меняют человека.

Шелуха слетает. Всё ненужное уходит. Иногда над решением какой-то внутренней проблемы бьешься месяцами или годами – а там решение возникает вдруг, ниоткуда, в момент. И в обход разума впитывается сразу в душу.

Меня спрашивают иногда, почему в походе я доверяю тем, кто рядом, даже если совсем их не знаю. Это просто. Там люди становятся другими. Более открытыми. Искренними. Добрыми. Смелыми. Иногда это разовое, недолгое изменение, иногда оно остается – на месяц, на год, на всю жизнь, но общее правило одно:

Походы меняют людей.

А люди – делают походы.

Ника Денисова

1<-2